Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель - Генри Олди

Рычание он услышал не сразу.

— В-ва… — задыхаясь, спросил из-за спины Тритон. — Кх-х-ха?..

— Львица, — откликнулся спарт.

Остановившись, он глянул туда, где звучал рык. Но если ноги верно служили Эхиону, то зрением он не мог состязаться с Тритоном, выросшим на ладье. Парень зыркнул из-под козырька ладони, охнул, бросил дубину, словно ее тяжесть мешала Тритону взлететь — и рванул так, что спарт почувствовал себя не стариком, а мертвецом.

Проклиная тирренского дурака, Эхион заспешил вдогон.

— Болван! — зашипел Кефал. — Где львята, там их мать!

Юноша с беспокойством озирался.

— Она за детенышей титана порвет! Уходим, тихо…

Под дождь не хотелось. Пробираясь к выходу, мальчик недоумевал: что это с Кефалом? Струсил? Ну, львица. Он же охотник! У него копье есть. Наконечник из «черной» бронзы — острый, широченный. Таким львицу с одного удара… Дротик, опять же. Вдвоем навалимся — не уйдет…

Позади, оскальзываясь и брезгливо отряхивая воду с лап, шлепали по камням львята. Старались не отстать от невиданных гостей. Львят одолевало любопытство. В глазах светилось: что, если навалиться? Вдвоем? Кефал зло косился на них, жестами гнал прочь. Оказавшись снаружи, юноша замер, осматриваясь. Голова его поворачивалась, как у совы.

— Вроде никого…

За спиной раздался мяв, исполненный праведного возмущения. И в ответ — нутряной, хриплый рык из-за можжевельника. Шагов тридцать, оценил мальчик, прежде чем внутри все сжалось, и трусость Кефала обернулась мудростью.

— Лезь на скалу!

Не залезу, с тоской подумал Амфитрион. До узкого карниза, куда карабкался Кефал, было как до вершины Олимпа. И скала крутая, скользкая… Он обернулся, заорал во всю глотку — и, не задумавшись ни на миг, метнул дротик в львицу, выскочившую из-за кустов. Учителя в палестре гордились бы своим питомцем. Сперва, конечно, выдрали бы до полусмерти, а потом уже… Львица вильнула, уклоняясь. Дротик прошёл вскользь, вспоров бурую шкуру на плече. Брызнуло красным. Яростный рев сотряс горы; сердце мальчика ухнуло в пропасть. Он сам не понял, как оказался на карнизе рядом с Кефалом. Наверное, боги сжалились, наделили крыльями. Внизу бесновалась львица — скалилась, взревывала, металась на узком пятачке, хлеща себя хвостом по бокам. Тяжело дыша, Амфитрион прижался спиной к камню. Не приведи Зевс оступиться! Львица бросалась на скалу, как на злейшего врага. Скрежеща когтями, она взлетала вверх по мокрому базальту и соскальзывала обратно. Кефал держал копье наизготовку — как и втащить ухитрился?! Юноша даже, рискуя свалиться, ткнул разок — и, кажется, попал, но это лишь больше разъярило зверя.

Львица отряхнулась — грязные брызги полетели градом — и вновь ринулась на приступ.

— Сюда! Сюда!

Тритон не мог справиться с криком. Звук клокотал в глотке, как вода в бурунах; слово — проще некуда! — коверкалось, царапалось, и наружу выходил лишь дикий вопль:

— А-а-а!..

Люди плохо понимали Тритона. Зато львица все поняла. Оставив попытки взобраться на скалу, она пошла на тирренца. Тритон ждал ее — сутулясь, широко разведя в стороны руки. Дело было сделано. Зверь забыл о мальчишке на карнизе, и для Тритона, неспособного видеть дальше одного шага, этого хватило. Его всегда обижали. Дразнили, били; когда он стал бить в ответ — ненавидели или смеялись издалека. Только мама ни разу не смеялась над ним. Но мама и не заступалась за него, а внук Персея заступился. Говорил с Тритоном, слушал его рассказ, не перебивая. Не устраивал потеху над Тритоновым косноязычием. В день, когда папаша привел Тритона в Тиринф, младший тирренец обрел смысл жизни. Внук Персея заступился за меня, я умру за него — разве это не смысл? Мудрецы расхохотались бы над таким дурацким смыслом. Но хохотали бы они, укрывшись за высоким забором, потому что кулак Тритона вмещал всю их мудрость без остатка.

Жаль, львица была не из мудрецов. От кулака она увернулась — и, припав к земле, вцепилась Тритону в ляжку. Крякнув от боли, парень упал на колени. Всем телом он навалился на львицу сверху и обхватил ее крепко-крепко. Тритону было четырнадцать лет. Многие забывали об этом, глядя на богатырскую стать тирренца. Заматерев, войдя в возраст, Тритон обещал сделаться великаном. Но до звания мужчины еще надо дожить. Львица весила пять талантов[66] — в полтора раза больше, чем Тритон. Она билась в захвате, как рыба в неводе. Мотала головой, извивалась, терзала клыками податливую плоть. Дважды львица взбрасывала парня над собой. Тритона спасал лишь можжевельник, о который он ударялся, обдирая задницу — и вновь падал на рычащую смерть, не разжимая хватки.

Мысли Тритона вечно разбегались, кто куда. А тут и вовсе не осталось ни одной, кроме:

«Держать!»

Тритон не знал, что на карнизе трижды поднимает копье Кефал — и трижды опускает без броска. Узкий выступ мешал замахнуться как следует. Да и копье скорее поразило бы не зверя, а тирренца, накрывшего львицу. Тритон не видел, как мальчик, которого он спасал ценой собственной жизни, без колебаний прыгает вниз — и с воплем катится по мокрым камням, подвернув ногу. Истошный мяв львят, набат боли, гудящий в висках — Тритон был глух ко всему, за исключением заветного: «Держать!»

Он бы и мертвый не отпустил зверя.

— Брось, — сказали ему. — Я держу.

Нет, выдохнул Тритон. Это я держу.

— Брось, говорю. Ну ты и горазд бегать…

Две ладони легли на загривок львицы — там, где шкура зверя виднелась между обручами Тритоновых рук. Десять пальцев впились в добычу. Хищники, обученные грызть, они знали, что делают. Тритон тупо смотрел, как пальцы — клыки ужасающих челюстей — рвут шкуру, влажную от дождя и пота. Вот они вошли в мясо. Глубже, еще глубже… Львица забилась так, что скинула Тритона. Но это уже не имело значения. Страшные пальцы Эхиона добрались до хребта. Брызнула кровь; захрустели, ломаясь, позвонки. Так змея прокусывает скорлупу птичьих яиц. Агония трепала львицу, глаза ее тускнели, затягивались стеклистой поволокой. А спарт все давил, и мрачное лицо его светилось от чувств, несвойственных человеку. Кадм Убийца Дракона узнал бы этот свет. Но Кадм теперь скитался по белу свету и ждал, когда вместо ног у него вырастет чешуйчатый хвост.

Львица вздрогнула в последний раз.

— В окрестностях Фив, — сказал Эхион. — Там водились львы. Давно…

И замолчал.

Перед ним сидел дурачок, рискнувший собой, и кровь, сочившаяся из ляжки Тритона, не была красной. Ясно-лазурная, как вода на мелководье, кровь эта омывала раны, впитываясь, словно волна в песок. Еще миг назад, видя, как львица терзает беднягу, спарт полагал, что детей у тирренца не будет никогда. Сейчас уверенность его подверглась сильному испытанию.

— Мамка, — туманно объяснил Тритон. — Морские мы…

— А если б откусила?

— Ну, жил бы без. Оно заживает, да. А заново не растет…

— Ходить сможешь?

— Ага. Бегать не смогу.

Тритон подумал и уточнил:

— Завтра смогу.

— Хорошая кровь, — сказал Эхион. — Полезная.

— Хорошие пальцы, — согласился Тритон. — Кусачие.

Аргивяне-загонщики подоспели вовремя. Немейская львица благополучно издохла, и можно было всласть попинать ногами мертвое тело. Кое-кто даже укорил Кефала: дескать, я бы на твоем месте… Не задумываясь, Кефал огрел героя копьем поперек спины. Быть бы драке, если б не Эхион. Спарт разъяснил, что это львицу придушить трудно, а сопливых болванов — раз плюнуть. Так что…

Его прервал крик. Кричали восточнее, ближе к Зигуриесу; там, куда ушел Персей. Множась, крик бился о скалы. Эхо разносило его окрест. Стаи птиц, сорвавшись с веток, учинили ответный галдеж. Когда настала тишина, никто не поверил.

— Вакханки? — сам себя спросил Эхион.

И уставился на Амфитриона, будто увидел впервые.

— А ты что тут делаешь? И ты? — палец спарта уперся в Кефала. — Почему вы не в Аргосе?! Сбежали, придурки? На охоту? Дед с тебя три шкуры сдерет…

— Они дедушку… — выдавил мальчик. — Они его…

Единым прыжком спарт оказался рядом:

— Говори!

— Они дедушку отравить хотят, — зашептал Амфитрион в ухо спарту, косясь на загонщиков. Те, занятые львицей, близко не подходили. — Ванакт Мелампу велел: отрави, мол! Мы вас искали — предупредить…

— Откуда знаешь?

— Мне Кефал сказал.

— А ему кто?

— А ему — Косматый. В бане.

Безумие ответа убедило Эхиона. Он наскоро ощупал лодыжку Амфитриона — мальчик взвыл от боли — выяснил, что перелома нет, и стал смотреть туда, где недавно кричали.

— Ладно, — решился он. — Ждите меня здесь.

И повернулся к аргосцам:

— За Персеева внука ответите головой.

4

Эхион карабкался по осыпи. Время от времени из-под ног вырывался камень, катился вниз. Тогда Эхион замирал изваянием. Оползень медлил, статуя оживала и продолжала путь. Спарт знал, что опоздал. Что бы ни случилось, оно уже закончилось. Дождь иссяк, небо впустую хмурило брови туч. В косматой тьме над горами рокотали, перекатываясь, небесные валуны. Грозили рухнуть лавиной, накрыть все живое. Осыпь осталась позади. Прежде чем нырнуть в мокрый подлесок, спарт задержался на краю склона. Прислушался — нет, ничего. Даже птицы молчали. Эхион надеялся, что верно определил направление. Хотя в горах уверенность — самоубийство. Звуки обманывают, расстояния лгут…